Хабермас Юрген: конфликты "грамматики форм жизни"

Юрген Хабермас (1929 г.р.) - один из наиболее ярких и интересных теоретиков, пытающихся преодолеть односторонность подходов к рассмотрению общественной жизни. Идеей, объединяющей большинство работ Ю. Хабермаса, является идея социальной эволюции, которая дает и исходный импульс для синтеза различных теоретических построений, и, одновременно, конечную перспективу оформления собственной оригинальной концепции, обозначаемой Ю. Хабермасом как теория коммуникативного действия.
Эволюционно-методологическая направленность синтеза Ю. Хабермаса тесно связана с его взглядами на роль и предназначение социологической теории. Вслед за представителями Франкфуртской школы - М. Хоркхаймером и Т. Адорно (учеником которого был Ю. Хабермас) - он считает, что необходимость социальной теории состоит в необходимости критики современного общественного устройства, в форме критики его идеологии. Для него социальная теория также является средством преодоления коммуникационных искажений, возникающих под влиянием идеологии.
Исходным и центральным пунктом социологической концепции Ю. Хабермаса является категория «жизненного мира» (Lebenswelt), восходящая к феноменологической традиции. «Жизненный мир» определяется как нетематизированный горизонт значений, который составляет основание жизненного опыта индивида.
Общество понимается как состоящее из жизненного мира и системы. Заимствованное из теорий Альфреда Шюца понятие «жизненный мир» трактуется им как «... трансцендентальное место, где встречаются говорящий и слушающий, где они взаимно предъявляют претензии на то, что их высказывания соответствуют миру ... и где они могут критиковать и подкреплять эти притязания на обоснованность, улаживать свои разногласия и приходить к соглашению»[1]. Жизненный мир представляет собой «контекстообразующий фон процессов достижения понимания» через коммуникативное действие[2], точку зрения действующих субъектов на общество. Тогда как система предполагает внешний взгляд, рассматривающий общество « с наблюдательской позиции кого-то извне»[3].
Жизненный мир состоит из культуры, общества и личности. Каждый элемент связан с моделями интерпретации или фоновыми предположениями о культуре и ее влиянии на действие, о соответствующих образцах социальных отношений (об обществе) и о том, каковы люди (о личности) и как им следует себя вести. Участие в коммуникативном действии и достижение понимания с точки зрения каждой из указанных позиций способствуют воспроизводству жизненного мира через укрепление культуры, интеграцию общества и формирование личности. Тогда как эти компоненты тесно переплетены в архаических обществах, рационализация жизненного мира предполагает «возрастающую дифференциацию между культурой, обществом и личностью»[4].
Анализируя системы, мы настраиваемся на взаимосвязь действий, а также на функциональное значение действий и их роль в сохранении системы. Каждый их важнейших компонентов жизненного мира (культура, общество, личность) имеет соответствующие ему элементы системы. Культурное воспроизводство, социальная интеграция и личностное формирование происходят на уровне системы.
Корни системы находятся в жизненном мире, однако, в конечном счете, она вырабатывает свои собственные структурные характеристики. В числе таких структур - семья, судоустройство, государство, экономика и др. По мере своего развития эти структуры все более отдаляются от жизненного мира, Как и в жизненном мире, рационализация на системном уровне вызывает постепенную дифференциацию и большую сложность. Эти структуры также становятся более самодостаточными. По мере увеличения их власти они проявляют все большую способность управлять жизненным миром. Они становятся все менее связанными с процессом достижения консенсуса и, в сущности, ограничивают проявление этого процесса в жизненном мире. Иначе говоря, эти рациональные структуры, вместо того чтобы увеличивать способность к коммуникации и достижению понимания, угрожают этим процессам посредством осуществления над ними внешнего контроля.
Чем более рациональным становится жизненный мир, тем больше вероятность того, что взаимодействие будет регулироваться «рационально мотивированным взаимным пониманием». Такое понимание, или рациональный метод достижения согласия, в конечном итоге, основано на власти лучшей аргументации. Рационализация жизненного мира вызывает увеличение рациональности в коммуникативном действии. Кроме того, действие, ориентированное на достижение взаимопонимания, все более освобождается от нормативного принуждения и все в большей степени опирается на повседневный язык. Другими словами, социальная интеграция достигается все более посредством процессов, при которых согласие формируется в языке. В результате требования к языку возрастают и начинают превышать его возможности. Делингвистифицирован- ные средства (деньги - в экономике, власть - в политике) заполняют эту пустоту и заменяют, по крайней мере, до некоторой степени, повседневный язык. Жизнь монетари- зируется и бюрократизируется. «Насилие», применяемое системой к жизненному миру, ограничивает коммуникацию и приводит к определенным «искажениям»: «Далеко идущее рассоединение системы и жизненного мира было необходимым условием перехода от стратифицированных классовых обществ европейского феодализма к экономическим классовым обществам раннего периода современности; однако капиталистическая модель модернизации отмечена искажением, овеществлением символических структур жизненного мира под воздействием императивов подсистем, дифференцированных посредством денег и власти и ставших самодостаточными» [5].
С учетом вышеприведенных рассуждений о жизненном мире и системе Хабермас заключает: «Фундаментальная проблема социальной теории состоит в том, как удовлетворительным образом соединить две концептуальные стратегии, обозначенные понятиями «система» и «жизненный мир»»[6]. Хабермас называет две эти концептуальные стратегии «социальной интеграцией» и «системной интеграцией».
Ученый утверждает, что различие между жизненным миром и системой и окончательная колонизация жизненного мира позволяют нам увидеть в новом свете веберовский тезис о «противоречащей себе современности»[7]. По Веберу, это главным образом конфликт между субстанциальной и формальной рациональностью и торжество на Западе последней над первой. С точки зрения Хабермаса, рационализация системы торжествует над рационализацией жизненного мира, вследствие чего жизненный мир колонизируется системой.
Социальный прогресс понимается им прежде всего как развитие познавательных способностей индивида. Стержнем эволюционного процесса становится веберовская концепция рационализации.
Рациональное действие для Ю. Хабермаса не является исключительно инструментальным (в смысле философии прагматизма). Определяя его, он пытается избежать ложного, на его взгляд, отождествления целеполагания и рациональности. Для него рациональным является всякое действие, относительно которого его участник может выдвинуть рационально оправданные суждения. Действие может быть целенаправленным и обладать очень высоким адаптивным потенциалом, но оно не будет рациональным (в хабермасовском смысле) до тех пор, пока оно не будет осознано в рамках суждений о целях и средствах этого действия, основанных на верифицируемых причинноследственных регулярностях. И до Ю. Хабермаса рациональное действие часто имплицитно понималось как поведение, управляемое знанием. Он просто обнажает эту имплицитную посылку, заостряя и радикализируя ее.
Рациональность, описываемая прагматизмом, - считает Ю. Хабермас, - это лишь частный случай. Пока мы считаем, что действие происходит в «вакууме», его рациональность есть эффективность удовлетворения частных потребностей (именно это часто и понимается как единственно возможная рациональность). Однако, индивиды не действуют в «пустоте», они являются социальными агентами, принимающими в расчет действия других людей. Их действия рациональны настолько, насколько они способны разрешить потенциальные конфликты посредством аргументации. Таким образом, избегая прагматического отождествления рациональности с инструментальной адаптацией, Ю. Хабермас восстанавливает феноменологическое положение о том, что окружение, к которому мы приспосабливаемся, - это мир разделяемого, и до этого предела общего и объективного, опыта, выраженного языковыми средствами. Другими словами, он не отрицает того, что рациональное действие управляется знанием, он просто подчеркивает, что знание является лингвистическим феноменом, поскольку, цитируя М. Поллнера, «предчувствуемое единодушие опыта. предполагает сообщество других, считающих, что они наблюдают тот же мир. мотивированных говорить «правдиво» о своем опыте, и говорящих в соответствии с признаваемыми, разделяемыми схемами выражения»[8]. Так, рациональное действие управляется не только фактуальными суждениями, соответствие которых истине может быть аргументировано, оно также управляется нормативными, экспрессивными и ценностными суждениями, аргументированность которых не может быть понята в рамках инструментальной рациональности.
В аргументации, выдвигаемой индивидом, для обоснования рациональности своего действия, Ю. Хабермас в соответствии с аристотелевской традицией выделяет три уровня: логический, риторический и диалектический. На логическом уровне аргумент должен соответствовать требованию внутренней и внешней консистентности значений понятий, употребляемых говорящими. Как риторический процесс аргументация должна удовлетворять условиям процедурной справедливости. Эталонным случаем риторического процесса для Ю. Хабермаса выступает «идеальная речевая ситуация» - ситуация, когда рационально мотивированные попытки достижения соглашения защищены от внутреннего и внешнего подавления и каждый имеет одинаковую возможность изложить свои доводы и возражения. Как диалектическая процедура, аргументация характеризуется как «особая форма взаимодействия», при которой требования валидности могут гипотетически критиковаться как независимые от давления повседневного опыта.
Таким образом, рациональность является средством оправдания действия. Действие рационально настолько, насколько оно может быть оправдано на всех трех уровнях аргументации.
Концепция эволюции «жизненного мира», устанавливающая связь между знанием и действием на метатеоретическом уровне, приводит Ю. Хабермаса к созданию собственной теории социального действия.
В современных условиях, считает Ю. Хабермас, можно выделить четыре идеальных типа социального действия.
1. Стратегическое действие. Действие управляемое эгоистическими целями, при достижении которых принимается во внимание влияние поведения хотя бы одного иного индивида. Оно рационально в той мере, в какой субъект действия выбирает наиболее эффективное средство «получения желаемого». Исходя из этой модели рациональности участники стратегического действия относятся к другим действующим лицам как к объективированным средствам или препятствиям на пути к цели.
2. Нормативное Действие - это социальное действие целью участников которого является достижение взаимовыгодных экспектаций, осуществляемое посредством подчинения своего поведения разделяемым ценностям и нормам. Преследование эгоистических целей преодолевается социальными обязанностями или канонами. Участники нормативного действия должны рассчитывать объективные последствия личностных действий в плане их соответствия нормативным установкам. Нормативное действие рационально настолько, насколько оно соответствует социально принятым стандартам поведения. Эталон нормативного действия - такая социальная ситуация, в которой наличные стандарты поведения развивают общие интересы у участвующих.
3. Драматургическое Действие. Целью драматургического действия является «представление самого себя» или создание публичного имиджа. Введение Ю. Хабермасом этого типа во многом инициировано разработками «драматургического подхода»
Э. Гоффманом. Однако, у Ю. Хабермаса понятие «ролевой игры» обозначает не приспособление к социально установленным формам поведения, а свободное, но избирательное самовыражение чьей-либо индивидуальности. Выделение данного типа служит для демонстрации того, что даже самое простое социальное действие всегда окрашено индивидуальностью его субъекта. «Драматургический» элемент социального действия имлицитно аналогичен стратегическому типу действия, от которого он отличается лишь целевой направленностью. Рациональность и того и другого типа одинакова по форме, но различна по критерию оценивания. Эффективность стратегического действия оценивается количеством затрат, тогда как эффективность драматургического действия определяется его «искренностью». В «театре жизни» полагается, как условие взаимного доверия, что роли, исполняемые актерами соответствуют их действительным чертам характера. Поэтому, чтобы представление было рациональным в нестратегическом смысле, оно должно быть «искренним», выражаемые им намерения должны быть аутентичными.
4. Коммуникативное Действие. Целью данного типа социального действия является свободное соглашение участников для достижения совместных результатов в определенной ситуации. Отношения участников предыдущих типов действия могут включать в себя координацию их усилий, однако сама координация не является выраженной целью. Лица, действующие стратегически, могут заставлять других способствовать достижению их цели, используя силу, власть, деньги и другие манипуляции. Нормативное и драматургическое действия отличаются от стратегического тем, что предполагают наличие некоторого молчаливого соглашения относительно взаимных экспектаций. Поэтому лица, действующие драматургически или нормативно, могут использовать эти соглашения (например, язык) для координации действий, не выражая намерений достичь согласия относительно проблемных вопросов. Это позволяет Ю. Хабермасу иногда рассматривать нормативное и драматургическое действие как подтипы коммуникативного. Однако, строго говоря, коммуникативное действие включает в себя эксплицитно выраженное усилие, направленное на достижение взаимопонимания относительно всех критериев рациональности, выдвигаемых мирами референции и, следовательно, противостоит остальным более ограниченным и менее рефлексивным типам действия. Поскольку «стабильность и согласие являются исключением в ежедневной практике», коммуникативное действие остается перманентной возмож- ностью[9].
Создавая собственную концептуализацию социального действия Ю. Хабермас сосредоточивает свое внимание на том, как различные цели, выражающие структуры «жизненного мира» способствуют координации действий участников социальной ситуации. Если цель действия личностна по своей природе (эгоистична), то координация усилий включает лишь расчет использования других лиц насильственными или ненасильственными средствами (стратегическое действие). Если целью действия является приспособление своего поведения к социальным нормам или выражение собственной индивидуальности, то координация действий зависит от согласия относительно норм и конвенциональных ролей (нормативное и драматургическое действия). Наконец, если целью действия выступает достижение соглашения по проблемным вопросам, то координация действий участников зависит от принятия или неприятия предложений об участии в данном совместном действии (коммуникативное действие).
Таким образом, рационализированный «жизненный мир» использует лингвистические структуры, провоцирующие формальную дифференциацию объективного, социального и субъективного миров референции. Люди относят себя одновременно ко всем трем мирам. Отсюда, каждое действие на самом деле обладает комплексным характером. Оно есть система референций, состоящая из объективных фактов, социальных норм и личностного опыта. Каждая ситуация действия является «срезом» всеобщей возможности «предпонимания», становясь релевантной непосредственным интересам участников.
Рационализация «жизненного мира» имеет не только положительные последствия. Дифференциация структур дает рост иллюзиям, искажающим социальное взаимодействие. Обыденный язык наделяется чертами ясного и надежного посредника знания. Коммуникативному взаимодействию приписывается исключительная взаимовыгод- ность. Индивиды объявляются полностью осознающими свои мотивы. Исходя из этого, Ю. Хабермас приходит к выводу о том, что для выявления социальных патологий, существующих в виде искаженных коммуникаций, социолог должен в первую очередь исследовать генезис и развитие систем экономического и политического действия, которые, выделяясь из «жизненного мира», начинают управлять им извне.
Перу Ю.Хабермаса принадлежит оригинальная концепция, обогащающая теорию конфликта. Он предлагает переориентировать поведенческие стратегии с целью отказа от жесткой направленности на цель и от взгляда на других людей как на средства решения собственных проблем. Понятие коммуникации становится, - как и у Лумана (см.), - основным средством в выстраивании концепции коммуникативного действия, сердцевину которой составляет идея консенсуса. В центре внимания Хабермаса находятся вопросы взаимопонимания. Он подчеркивает, что понятие «взаимопонимание» не однозначно. Оно означает, что как минимум два субъекта одинаково понимают конкретное языковое выражение, а как максимум между ними существует согласие относительно правильности выражения применительно к общепризнанному нормативному фону, согласие относительно чего-либо в мире и взаимная прозрачность намерений.
Цель процесса взаимопонимания - достижение согласия. Однако в действительности более привычными являются состояния непонимания и неверного понимания, неискренности или вынужденного согласия. В реальной жизни согласие может фактически достигаться под влиянием внешних факторов, но при этом самими участниками коммуникации не будет считаться собственно согласием, поскольку не основывается на общих убеждениях. То есть с точки зрения коммуникативного аспекта согласия принципиально важен момент вынужденного согласия. Именно с процедурой интерсубъективного признания содержания коммуникативных актов Ю. Хабермас связывает рациональный характер практики взаимопонимания. Коммуникативно достигнутое согласие, - по Хабермасу, - имеет рациональную основу. Рациональность символических проявлений субъекта предполагает доступность их для критики, то есть возможность их обоснования.
Хабермас выделяет две формы повседневной языковой коммуникации: «наивное» коммуникативное действие и дискурс. Дискурс представляет собой форму отстаивания коммуникативной позиции с помощью аргументации по поводу спорных претензий на значимость с целью достижения общезначимого согласия. Относительно фактических коммуникативных практик дискурс является «идеальной языковой ситуацией», поскольку организован по определенным правилам. Во-первых, обязательным условием является открытость дискурса, равноправие всех его участников; во-вторых, в дискурсе запрещено принуждение ради достижения согласия; в-третьих, участники дискурса могут действовать исключительно на основании мотива достижения кооперативного и аргументированного согласия.
Феномен псевдосогласия Хабермас характеризует как результат систематических нарушений коммуникации и нарушения одного или более правил дискурса. Причем структура коммуникативных практик только тогда не содержит никакого принуждения, когда всем возможным участникам предоставляются равные (симметричные) шансы для осуществления языковых актов, когда в коммуникации превалирует исключительно специфическое «ненасильственное принуждение» лучшего аргумента.
В контексте анализа специфики практических дискурсов Хабермас указывает на некоторые их ограничения.
Во-первых, практические дискурсы сохраняют внутреннюю связь, с одной стороны, с эстетической, а с другой - с так называемой терапевтической критикой, а эти формы аргументации не соответствуют условиям точных дискурсов, согласно которым дискуссию можно проводить достаточно открыто и достаточно долго. К тому же практические дискурсы всегда обусловлены определенной конкретно - исторической ситуацией.
Во-вторых, практические дискурсы не могут избежать давления общественных конфликтов, равно как теоретические и экспликативные. Они «больше нагружены действием», поскольку спорные нормы нарушают равновесие в отношениях интерсубъективного признания. Даже когда спор по поводу норм ведется дискурсивными средствами, он остается укорененным в «борьбе за признание».
В-третьих, практические дискурсы, подобно всем остальным видам аргументации, можно сравнить с островками, которым угрожает затопление в море практики, где отнюдь не доминируют средства урегулирования конфликтов, ориентированные на консенсус. Средства достижения взаимопонимания вновь и вновь вытесняются инструментами насилия[10].
Исторический процесс рационализации общества Хабермас рассматривает как процесс роста производительных сил благодаря рационализации средств и процесса их выбора, а также как процесс рационализации действия, ориентированного на взаимопонимание. Рационализация во втором случае означает ликвидацию тех отношений принуждения, которые исподволь встроены в структуры коммуникации. Общественную рационализацию можно понимать как процесс постепенного преодоления систематических нарушений коммуникации.
Характеризуя современное западное общество, теоретик называет следующие его основные черты: подмена взаимопонимания в ценностно - нормативной сфере координацией деятельности на основе интересов; вытеснение жизненного мира системой; замена социальной интеграции на системную; экспансия целерациональности, распространение ее на сферу коммуникативной рациональности. Отсутствие коммуникации или ее нарушение сигнализируют о возможности появления конфликтов или их существовании. Хабермас отмечает, что в развитых западных обществах стали возникать конфликты, существенно отличающиеся от традиционных, связанных с распределением экономических благ. Эти конфликты проявляются в сфере культурного воспроизводства, социальной интеграции и социализации и разворачиваются в доинституцио- нальных формах. То есть происходит перенесение интереса с вопросов экономической, социальной, внутренней и внешней безопасности на проблемы качества жизни, равных прав, индивидуальной самореализации и пр. Тот факт, что в развитых капиталистических странах социальный конфликт институционализирован и смягчен, вовсе не означает исчезновения конфликтного потенциала: «... новые конфликты вспыхивают не в сфере проблем распреДеления, а в связи с вопросами грамматики форм жиз- ни»[11]. Новые конфликты возникают именно там, где осуществляется колонизация жизненного мира.
Задача преодоления кризисных явлений современного западного общества - деформации ценностно - нормативной сферы, дисбаланса между трудом и интеракцией, жизненным миром и системой, социальной и системной интеграцией, по мнению теоретика, перемещается в социокультурную сферу и связывается с развитием потенциала рациональности, заложенного в коммуникативной практике. Развитие демократии, дискурсивное обоснование общественностью фундаментальных норм и ценностей, кон- сенсуально - коммуникативные формы разрешения конфликтов - вот приоритетные направления антикризисных преобразований.
Различение понятий «система» и «жизненный мир» формально вводится Ю. Хабермасом для разделения сфер социального воспроизводства (материальной и символической), которые в свою очередь обозначают разные типы интеграции: системный и социальный, включенные в аналитически отличные контексты действия (стратегический и коммуникативный).
Поэтому взаимоотношения «жизненного мира» и «системы» могут быть лучше всего представлены как диалектический процесс, в котором жизненный мир, являясь источником движения и противоречий, частично отчуждает себя во внешний мир, оказываясь зависимым от социальных структур и вынужденным подчиняться и приспосабливаться к ним. Однако, он может и противостоять «репрессированною» и «колонизации» со стороны «системы»; он способен оказывать ей противодействие, обостряющее противоречия социальной жизни и приводящее к изменениям социальной действительности. Диалектический процесс «отчуждения-снятия» накладывается на процесс внутренней дифференциации и рационализации «жизненного мира», образуя неповторимую и уникальную канву социальной эволюции.
Диалектика взаимоотношений «системы» и «жизненного мира», согласно Ю. Хабермасу, кардинально отличается от описания их взаимоотношений, предлагаемых как системным подходом в социологии (от Т. Парсонса до Н. Лумана), так и герменевтической философией. Собственно, обе вышеуказанные теоретические традиции являются лишь различными перспективами рассмотрения, вытекающими из различения «системы» и «жизненного мира».
Взаимоотношения «жизненного мира» и «системы» не являются не проблематичными. Наоборот, в этих отношениях кроется источник социальных изменений. Противоречивость связей «системы» и «жизненного мира» приводит к кризисам, различным для каждого типа общества. Каждая новая стадия развития вносит свои «искажения коммуникации», не устраняя окончательно противоречия, доставшиеся ей от предыдущей. Ю. Хабермас выделяет три типа кризиса, присущих исключительно капиталистическому обществу. Для раннего капитализма основной движущей силой, порождающей изменения на обоих уровнях, выступал экономический кризис, находивший свое внешнее выражение в борьбе труда и капитала. Развитие общества определило смещение акцентов с экономической на другие сферы системы. Ответом на экономический кризис стал рост государственного вмешательства в экономику, рост государственной «интервенции» в попытках урегулировать экономический кризис и его последствия. И чем успешнее были эти попытки, тем больше возрастала сила государства. Разумеется, экономический кризис не преодолен, но в развитых странах он не является уже столь острым.
Рост государственного регулирования привел к «кризису рациональности». Это также кризис системного уровня, возникающий вследствие постоянного расширения государственных полномочий, перекладывания на государство негосударственных функций, приводящий к инфляции и финансовому кризису. Причина его коренится в неспособности государства примирить различные, в том числе конфликтные, интересы частного капитала, иррациональность которого, называемая обычно «анархией рынка», не способствует созданию организованного общества. На уровне социальной интеграции этот кризис проявляется как «кризис легитимации»; если государство неспособно предложить стратегию примирения конфликтных интересов, которыми оно пытается управлять, то оно теряет легитимность в глазах населения и оправданность его существования становится весьма проблематичной для более или менее широких слоев.
Если кризис рациональности связан с политической сферой социальной формации, то следующий кризис перемещается в культурную сферу и определяется Ю. Хабермасом как «мотивационный кризис». Это кризис, протекающий на уровне социальной интеграции, вызванный ростом государственной власти и технократического контроля, необходимых для управления экономическим, рациональностным и легитимационным кризисами. Это кризис человеческой мотивации, заинтересованности человека в социальной системе как таковой. Гонка экономической конкуренции уходит в прошлое вместе с «рабочей этикой» и заинтересованностью в труде. Работа становится все более рутинной и бюрократически упорядоченной. Властное бюрократическое государство подминает возможность полезного участия в процессе принятия решений, разрушая демократические институты, политические партии и выборы. Название правящей партии имеет все меньше отношения к проводимой ей политике. Ю. Хабермас считает студенческие выступления 60-х годов, рост антивоенного, антиядерного, женского и экологического движения симптомами приближающегося мотивационного кризиса.
Будучи близкой по форме и многим положениям к построениям Т. Парсонса, теория Ю. Хабермаса обладает большим классификационным зарядом, наследуя вместе с тем и многие негативные черты, присущие парсонианскому теоретизирова- нию[12]. Возврат к построению большой абстрактной, замкнутой теоретической системы снова приводит к описательности, аналогиям личностного развития и эволюции общества, с той разницей, что если у Т. Парсонса отношения между действием и структурой непротиворечивы, то у Ю. Хабермаса они становятся источником социальных изменений.