Виктимность

от лат. victima — жертва] — достаточно устойчивое личностное качество, характеризующее объектную характеристику индивида становиться жертвой внешних обстоятельств и активности социального окружения, своего рода личностная предрасположенность оказываться жертвой в тех условиях взаимодействия с другими и воздействия этих других, которые в этом плане оказываются нейтральными, «не опасными» для других личностей. В рамках современной психологической науки, по сути дела, на «проблемном» перекрестке юридической и социальной психологии сформировалась область знания, которая определяется как виктимология, то есть наука о поведении жертвы. В логике социальной психологии такое личностное свойство, как виктимность, достаточно жестко коррелирует с неадекватно заниженной самооценкой, с неспособностью, а порой и нежеланием отстаивать собственную позицию и брать на себя ответственность за принятие решения в проблемных ситуациях, с избыточной готовностью принимать позицию другого как несомненно верную, с неадекватной, а иногда патологической тягой к подчинению, с неоправданным чувством вины и т. п. Одним из наиболее известных и ярких примеров проявления личностной виктимности является, так называемый, «стокгольмский синдром», который выражается в том, что жертвы на определенном этапе эмоционально начинают переходить на сторону тех, кто заставил их страдать, начинают сочувствовать им, выступать на их стороне, иногда даже против своих спасителей (например, в ситуации захвата заложников и попыток их освободить). Личностная виктимность достаточно часто актуализируется в форме откровенно провокационного поведения потенциальных жертв, при этом часто ни в коей мере не осознающих того факта, что их поведенческая активность, по существу, практически впрямую подталкивает партнера или партнеров по взаимодействию к насилию. Подобное поведение особенно в экстремальных или попросту неординарных ситуациях является стимулом агрессии прежде всего со стороны авторитарных личностей.
Несмотря на то, что виктимность проявляется в самых разных сферах жизненной активности людей и сферах их межличностного взаимодействия, наиболее углубленно эта проблематика исследована в области внутрисемейных контактов. Так, например, показано, что одной из наиболее значимых причин формирования устойчивой личностной виктимности является семейное насилие в самом широком смысле этого понятия. Так, С. В. Ильина выделила два наиболее опасных в данном отношении периода развития. Проведенное ею «сравнительное изучение статистических данных по внутри- и внесемейному насилию показало, что средний возраст жертв инцеста составляет 6—7 лет, тогда как средний возраст пострадавших от изнасилования значительно выше — 13—14 лет. Дошкольный и подростковый возрастные периоды являются «возрастами риска» в отношении насилия. Жестокое обращение или сексуальная травматизация в этот период вероятнее всего окажут куда более разрушительное воздействие, чем в период относительной эмоционально-личностной стабильности. В период возрастных кризов происходит целый ряд изменений, которые усиливают виктимность ребенка: изменение телесного облика, личности. С. В. Ильина утверждает, что имеются «сензитивные к насилию» периоды в жизни ребенка, когда анатомо-физиологические, гормональные, эмоционально-личностные и психосексуальные изменения делают жертву более травматизируемой. Эти периоды являются опасными в отношении как сексуального насилия, так и жестокого обращения с ребенком, телесных наказаний, психологического насилия. Изменившийся физический облик и поведение ребенка становятся провоцирующими не только для потенциального насильника, но и у родителей вызывают стремление немедленно исправить непослушное чадо, актуализируя те или иные воспитательные установки. Другие возрастные периоды по статистике являются менее опасными для непосредственного насилия. Однако проявления, так называемого, «токсичного» родительского отношения возможны в любом возрасте. Основные типы искаженного родительского отношения возможны в любом возрасте. Основные типы искаженного родительского отношения — депривация и симбиоз — ложатся в основу формирования виктимной личностной организации, которая вынуждает ее обладателя всю последующую жизнь вызывать на себя то или иное насильственное воздействие»1.
Последнее замечание С. В. Ильиной представляется особенно важным в связи с тем, что травматическое родительское воздействие в раннем возрасте, влекущее формирование виктимности, часто не носит внешних признаков насилия и является неосознанным. Довольно типичным житейским примером такого рода может служить ситуация, когда мужчина, страстно желавший стать отцом мальчика, начинает воспитывать дочь по мужскому образцу — вовлекать ее в типичные мужские игры, побуждать заниматься экстремальными видами спорта, «мужественно» терпя при этом боль от неизбежных физических травм, и т. п. Подобный тип взаимоотношений, внешне нередко носящий характер товарищеского партнерства и порождающий сильную привязанность дочери к отцу, по сути дела, представляет собой типичный симбиоз с отчетливо выраженной садо-мазохистской направленностью. Девочка, растущая в подобных условиях, усваивает на подсознательном уровне, что для того, чтобы привлечь внимание значимого мужчины и заслужить его одобрение, она должна быть готовой пожертвовать своими интересами, терпеть страдания и унижения.
В этом контексте особенно интересен тот факт, что страдающие от виктимности индивиды в определенных условиях сами склонны к насилию и жестокости. По мнению некоторых исследователей, в частности, А. А. Гурьевой, «дети, пострадавшие от жестокости, ... составляют особую виктимологическую группу, когда жертва в конечном итоге превращается в жестокого мстителя»2. Данный, видимый парадокс становится совершенно понятным, если обратиться к интерпретации сущности садо-мазохистского симбиоза, предложенной Э. Фроммом. По его мнению, «взаимосвязь садизма и мазохизма очевидна, но с точки зрения бихевиоризма они являются противоположностями. В действительности же это два различных аспекта одной и той же основной ситуации: ощущение экзистенциальной и витальной импотенции. Как садист, так и мазохист нуждаются в другом существе, которое может, так сказать, их “дополнить”. Садист дополняет сам себя при помощи другого существа, мазохист сам себя делает дополнением другого существа. Оба ищут символических связей, так как каждый из них не имеет стержня внутри себя. Хотя садист вроде бы не зависит от своей жертвы, на самом деле она ему необходима; он в ней нуждается, но ощущает эту потребность в извращенной форме.
Из-за тесной связи между садизмом и мазохизмом будет правильнее говорить о садо-мазохистском характере, хотя ясно, что у каждого конкретного лица преобладающим является либо один, либо другой аспект. Садо-мазохистский характер можно еще назвать авторитарным, если перейти от психологической характеристики к политической, ибо, как правило авторитарные лидеры демонстрируют черты садо-мазохистского характера: притеснение подчиненных и подобострастие по отношению к вышестоящим»3.
Понятно, что в характере и поведении индивидов с сформированной виктимностью доминирует именно мазохистский аспект рассматриваемого Э. Фромом континуума «садизм — мазохизм» (именно этим, в частности, и объясняется «стокгольмский синдром» и другие формы идентификации с насильником). Однако в определенной ситуации может проявиться и противоположный, садистический аспект. Как правило, такого рода «месть» за пережитые унижения и страдания направляется не на реального мучителя, а на того, кто воспринимается как «удобный» объект, то есть еще более слабый и беззащитный, чем сама виктимная личность. Нередко в такой роли выступают животные, а в более зрелом возрасте и собственные дети. Таким образом, виктимность может «передаваться по наследству». Социально-психологическая и психотерапевтическая практика показывают, что родители и более отдаленные предки жертв насилия также подвергались насилию. Совершенно очевидно, что подобный семейный синдром является одним из наиболее опасных проявлений виктимности в обществе.
Не менее важным обстоятельством в контексте рассматриваемой проблематики представляется то, что по справедливому замечанию А. В. Глаголевой, «насилие в семье является огромной травмой не только для тех, кто его переживает, но и для свидетелей этого насилия, младших по возрасту детей. Происходит “вторичная виктимизация”, заключающаяся в переживании свидетелями насилия тех же психологических последствий, что испытывает жертва»1. Таким образом, происходит внутрисемейное «заражение виктимностью» не только «по вертикали» — из поколения в поколение, но и «по горизонтали». При этом нельзя не отметить, что виктимизация в результате семейного насилия может иметь не только отложенные по времени, но и непосредственные трагические последствия. В частности, как показано в целом ряде исследований, «повторяющееся насилие ведет к значительным психологическим страданиям, непроходимому чувству страха, депрессии, посттравматическому стрессу, а иногда и к более серьезным последствиям, таким как попытки самоубийства. Применяющееся в семье физическое наказание почти всегда сопровождается психическим насилием — словесными оскорблениями. Диапазон физического насилия не ограничивается только телесными наказаниями различной степени тяжести, сюда относят ограничение детей в еде, сне, привлечение их к употреблению алкоголя и наркотиков, лекарственных и химических веществ для изменения их психического состояния. Последствиями семейного физического насилия являются не только различные нарушения физического (до инвалидизации) и психического (до различного уровня умственной отсталости и психических нарушений), здоровья, но и нравственная деградация личности»2.
Если первичная виктимизация личности, как правило, происходит в семье, то ее развитие зависит от целого ряда как собственно социально-психологических, так и социальных, социально-экономических и иных факторов. В частности, усилению личностной виктимности и дополнительной травматизации могут способствовать жестокое отношение к ребенку в школе со стороны учителей и (или) сверстников, вовлечение его в асоциальные неформальные группировки, уличное насилие и т. п.
Практический социальный психолог, работающий с реально функционирующей группой, в силу своих профессиональных обязанностей должен, с одной стороны, выявить в логике виктимности наличие возможных потенциальных «жертв», а с другой — четко отслеживать формы и направленность взаимодействия с ними тех членов сообщества, которые могут быть отнесены к авторитарным или склонным к авторитарности личностям.